…тихая анти-драма предательства и яростная трагедия всё больше о любви и лишь немного о ненависти…

…Она (…именно так, с заглавной и без конкретного имени собственного, пребывающая внутри красивой германской актрисы Франциски Петри…) — симпатичная и просто очень хорошо выглядящая девушка за тридцать, кардиолог местного лечебно-стационарного медицинского учреждения. На кушетке, облепленный проводами электрокардиографа — Он (…тоже с расплывчато-обезличенным поименованием, в теле фактурного и печально-брутального уроженца Македонии Деяна Лилича…), проходящий рядовую и решительно обыкновенную процедуру проверки сердечного ритма в рамках скучной и рутинной диспансеризации. Расставляя гуттаперчевые датчики ведомственного прибора, Она как бы невзначай касается Его обнажённой груди: «Не нравится, когда чужими руками?» — понимающе изрекает русская немка — «Многим не нравится…». И тут же, отстранёно и задумчиво читая витиеватый шифр кардиограммы, героиня Петри неожиданно и душераздирающе буднично, до неприятной, обжигающе ледяной рези в груди признаётся: «А мне муж изменяет… с Вашей женой…». Кривая пациентского пульса судорожно и мгновенно уходит в вертикальное крутое пике, с отчаянной и безысходной лёгкостью преодолевая оштукатуренное потолочное перекрытие…

…уже в самой парадной «Измены» 2012-ого режиссуры Кирилла Серебренникова и сценаристки Натальи Назаровой принимается твориться всамделишная достоевщина, к развязке и отдельными моментами переходящая так даже и в диковатую гоголевщину. Фокус демонстрации кинематографического, гхм, адюльтера с самого пролога сдвигается исключительно с объектов и участников непосредственно на жертв. Преданных когда-то супругов и преданных теперь уже супругами. Оба — Она и Он — выглядят растерянными, подавленными, да и просто хронически, безнадёжно больными. Ноша предательства — не непосильна даже, она непомерна. Каждодневные «супружеские» ритуалы и обязанности, ранее приносившие только позитив, просматриваются теперь сквозь тягостную, пудовую пелену ежесекундной лжи. Отведённые взгляды, знакомые до мельчайших клеточек и вмиг ставшие чужими тела, общие дети и совместный некогда уютный быт с этих пор незамедлительно превращаются в наведённый сумрачный морок. В бесконечный и безмолвный, устрашающий своей замогильной серостью кошмар…

…хронометраж замкнут и, кажется, закольцован в лабиринте сомнамбулического сновидения. Когда сам объект сонного видения не может ни вырваться из потустороннего царства Морфея, ни внятно сформулировать ощущение реальности или дисгармонии происходящего и окружающего. То паническое наяву чувство, когда собственные ноги внутри сна подводят и подкашиваются, превращая убегающее спасение в сюрреалистический и пугающий бег не сдвигающий ни на сантиметр с места. Декорации предельно обезличены. Комнаты, транспортные остановки, гостиницы, номера, кафетерии, пролёты, переходы, спальни и душевые — чужеродные, необжитые, стерильные пространства. В которых отчаивавшаяся, но очень эффектная и красивая пара Петри-Лилича, барахтается и мечется, словно тяжело больные никак не могущие найти комфортную и удобную позу на аллегорических больничный койках. Их история — история болезни. Нарратив вязнет и путается, тонет и захлёбывается в сгущённом пространстве непонимания и непринятия происходящего…

…и вот тут щёлкающим в зрительском мозгу и в мифологическом отчасти микрокосме персонажей апофеозом клаустрофобичного фантазма становится странная до прямого недоумения и немного завораживающе-мистическая просьба некрасивой дознавательницы следственного управления к герою Деяна Лилича: «Поцелуй меня. Только по-настоящему — в губы». С этого момента, взорвавшись конфитюрной аритмией изнутри гнетущей будничной палитры, действие, не покидая некоторой насиженной мистико-катастрофичной панорамы обитания, возвращается, хоть и не полностью целиком, в некое подобие реального мира. Существование на краю оборачивается жизнью за краем, за её гранью. Успокоение проистекает из страсти. Влечения взаимности, чувства мощного и порывистого. Которое со временем лишь крепнет и превращается во что-то тёплое, душевное и настоящее…

…«Измена» в реальности соприкосновения использует супружеские неверности лишь в половину оборота. Как фон и средство. Выделяя концентрат мелодраматической любви и эссенцию чарующей близости. Лента Серебренникова с историей преданной и влюбившейся вновь пары — универсальна. Но универсальность здесь в идентичности. Как бы противоречиво и поначалу, и с развитием сюжета, и с его грустным послевкусием это не казалось. Всё лучшее, худшее, наиболее прекрасное и самотверженно откровенное, всё сокровенное и пугающее, родное и подёрнутое дымкой сладострастного безвременья, взаимного тихого обожания и бритвенно-острой ненависти отстранённой заключено в гостиничном номере «769». Там всё началось, там всё продолжает начинаться. «Измена» вышла холодно-тёплым нуаром. С аппетитной и неожиданной толикой самоиронии, с восхитительной любовной историей и невесомо наполненная осенней негой…

…высшая степень искусства — возможность отыскать в двухчасовом хронометраже что-то своё, сакральное, личное. Не обязательно приятное, но глубоко и насквозь проникающее. Да и чувственность вне сентиментальности — невероятно дорога, на самом-то деле, особенно нычне. Хотя и во все времена, надо признать, остаётся в цене. Ведь истинность чувственного можно только найти или подарить. И здесь никакие иные средства не смогут приблизить желанного. А вот потерять, предать, разбить, разрушить и выбросить прочь, к величайшему, оказывается легче лёгкого. Тяжело ведь только и всегда бескорыстно отдавать и беззаветно любить…