…«Господин Гексоген» получился
сияющей, воспалённой огненной кляксой.
С намеренно смещённой симметрией,
сознательно искажённой перспективой.
Которая, будучи посажена на мелованном,
гербовом бланке литературной реляции
две тысячи второго, видится одновременно
и к месту, и странно, и свежо, и вульгарно.
Проханов пишет объёмно, сочно и цветисто.
Да к тому же так, будто и он сам, и
происходящие на страницах события, да
и все его герои, до сих пор обретаются
в поныне здравствующей и невесть как
сохранившейся до наших дней Красной
Империи. Словно и не было вовсе никакого
девяносто первого. Багряные оккультные
звёзды наскоро не закрашивали
геральдическими орлами. С красных
штандартов торопливо не спарывали
тотемы рабоче-крестьянского поклонения.
И спешно не добавляли карминовым
полотнищам бело-синего двуцветия.
Причём всё это без скидок на темпоральные
петли и альтернативно-пространственные
парадоксы. В первых двух страницах
«Господина Гексогена» градус коммунизма
выше, чем во всех явных и мнимых
документах, лозунгах и доктринах
нынешнего ЦК Компартии. Слог романа до
неприятного завлекателен, и похож на
удивительный, багрового социализма
светофильтр. Сквозь который единственно
и можно теперь смотреть на схлопнувшуюся
в коллапсе эпоху. В повествовательном
кураже Проханов разбрасывает материалы
текстовых строк не скупясь, щедро и
размашисто. Здание романа вырастает
из сложенных воедино смысловых плит,
структурных блоков, облицовочных
предложений и фонетических кирпичей.
Будучи скреплённым щедро сдобренным
сравнительными прилагательными
раствором, в типографскую печать оно
уходит гладким и лаковым, как начищенные
до зеркального блеска сапоги красноармейца
из почетного караула мавзолейных
часовых. Сквозь грохочущие недра книжных
прессов появляясь на свет дородным,
пресыщенным монументальной вычурностью
традиционного сталинского барокко.
Чуть ли не помпезным. Но глубоко внутри
— обманчивым и зыбким. С самодовольным
коварством и влажным хлюпаньем заглатывая
ничего не подозревающего читателя в
свою обдирающую до костей сердцевину.
Как если бы в разгар весёлого празднества
производственный агрегат парка детских
развлечений принялся вдруг, вместо
сахарной, наматывать на нежно розовые
палочки плотоядно поблёскивающую
стекловату, рассекающую мягкие горловые
ткани и гибкие голосовые связки в
кровавые ленты…
…на проверку конспирологический
«…Гексоген» оказывается ничуть не
легче в плане осмысления, чем недавний,
озвученный где-то рядом, постмодернистский
«Словарь Ламприера» Норфолка. Вот
только там, где сквозь угловатые, колючие
британские умовоспроизведения
приходилось насильно сжиматься чуть
ли не в игольное ушко, между неосоветскими
закругленными, карамельными абзацами
дедушки Проханова перетекаешь свободно
и плавно. Будто по широким, приторным
молочным волнам из далёких детских
фантазий. Но фантазий по-босхиански
избыточных, по-булгаковски психоделичных.
Тут высушенная мумия Ленина, подобно
вудуистскому амулету, охраняет русскую
землю от вторжения подземного зла.
Седовласые ветераны советских разведслужб
поклоняются медному идолу Железного
Феликса и организуют колдовскую
чекистско-масонскую ложу. Останкинская
башня сдаёт позиции под натиском
потусторонних сил сводных штурмовых
отрядов русалок, леших, кикимор и
домовых. В ходе фешенебельного званого
ужина один из гостей вдруг обращается
электронным, зашнурованным в дорогую
кожу, коротковолновым передатчиком.
Другой — веткой сакуры, третий —
скользкой рыбиной с человечьей головой.
Из вод ночной Яузы в торжественной
чернильной тишине является бессмертная
африканская царица. Придворный
заклинатель медиа-магната разлагающимися
проклятиями и могильными заговорами
обрекает на смерть отслуживших своё
оживших политических марионеток. Прозу
Проханова можно, наверное, сравнить с
музыкой мультиинструменталиста Майка
Олдфилда, прозванного на западе
«Волшебником тысячи наложений». Те же
едва различимые, и с непривычки здорово
режущие слух, психотропные диссонанты
пассажей. Схожие россыпи полутонов и
квазинамеков, в самых, казалось бы,
неподходящих местах. Такое же, на первый взгляд нелепое, нагромождение слащавых
контрапунктов в тесных рамках увертюр.
Вот только как и у Олдфилда, у Проханова
всё безумным образом преображается, и
даже — перерождается, стоит только
проникнуть вовнутрь этого действа.
Сжиться, слиться, срастись с ним. Каждый
нюанс, любая мелочь становятся на
отведённые места, выбранные изначальным
замыслом полки. И вот уже и поверить
теперь не получается, что есть хоть
малейшая возможность воспринимать
сложившуюся, самодостаточную, безупречно
кристальную сингонию как-то иначе.
Неприятие и неспособность понять
открывшуюся вам гармоничную целостность
и безбрежную осмысленность авторской
задумки кажется неким чудовищным
святотатством. Еретическим преступлением.
Но и в обратную сторону этот эффект,
как ни удивительно, работает с идентичным
усилением. Правда, в диаметрально
противоположном ключе. Те, у кого не
получилось, едва заслышав отдалённый
артиллерийский рокот восхвалений, лишь
недоумённо пожимают плечами. Или открыто
презрительно недоумевают: с чего мол
сыр-бор? Так, книжонка для облегчения
пары минут ожидания, проведённых на
исходе выходного в садовом,
квадратно-гнездовой конструкции
сортире. И доля истины тут есть.
«…Гексоген» — это две книги по цене
одной. Не желаете размышлять? Читайте
вскользь — будет вам шпионско-политическое,
детективное, мыловаренного разлива
повествование. Включите аналитические
синапсы, задействуйте снобистскую
железу — окунётесь в кипящий отвар
концентрированной, маргинальной,
пересыпанной скрытыми акцентами прозы.
Откроете целую галактику метафор,
гипербол и аллегорий, вращающуюся
вокруг пульсирующей в сполохах квазарного
огня основы сюжета. Всё как в известном
художественном фильме: один податель
— две пилюли. Какую выбирать — вот
только в чём и вопрос…
P.S. …отдельным пунктом надобно отметить
сложный выбор. В нём роман — это плач
по сверхдержаве, которая на пике
существования обладала могуществом,
недостижимым и непредставимым не только
для преемственной демократии, но и даже
— для породившей её монархии. И которая
могла с самодовольной небрежностью
жонглировать постоянным напряжением
глобального атомного конфликта, десятком
локальных войн, полудюжиной точечных
социалреволюций, парочкой ньютоновских
научных свершений и армией гражданских
подвигов разом. Но, кроме всего, в этом
нелёгком выборе «…Гексоген» также и
надежда. На то, что всё снова вернётся
на круги своя. А поседевший и состарившийся Соловей Генштаба, сбросив усталость
семи десятков лет, звонко отстучит
кириллической трелью клавиш эпиграф
новой истории. Запечатлев его вызывающе
пафосным, пламенным вступлением.
Чем-нибудь вроде: «Красный медведь
пробудился. И теперь весь мир увидит
его мощь!»…
